Сергей Изуверов - Межгосударство. Том 1
Медленно, испытывая осторожность, Тесей план лабиринта, Минотавр незнакомцам Астерием, тамплиер на вопрос госпитальера, трое хартистов по козьей в Худых. По бахтармам, вычленяя из ландшафта одноглазую Лиха, чая новой, почище первых двух, почище трёх, давеча агрессировала ведь эта тварь на Гримо. Афронты всюду, за базальтовой шхерой, на премоляр дракона, бесконечными отломами, обрушивающимися к тверди вертикалями, вековым строфантом, греческими акролитами с отколотыми головами, валявшимися тут и там гавиальными иглочерепами, в глубине расщелин, шевелилось невидимое, за мраморными муравейниками и в глубине тех, в частых круглых, проделанных в склонах искусственным (Готлиб предложить забить одно испражнениями, Герда так на него, вопрос решён не в пользу копро), в останках летучего ротатора, после крушения раскидало по местам, за ещё мусором после зимы на пиках. Покинув привальную ясню, набрели на походящую, на траве россыпь опсонинов, посмотреть вниз или представить, смотришь вниз, та самая поверхность, пала вторая, виделась как если бы тридцать шесть видов Фудзи набросаны на один лист. Сообразили, Лихо тварей отсюда, здесь вспарывал. Что бы всё это значило? – Готлиб, тяжело переставляя в голове. Чем могут пригодиться летучие? Разве сварить, когда лепёшки употребим. Заткнись, мэтр. Ничего не говорить, чем разводить бискайское болото дурости? Варить летучих всё равно, варить праздник, который не всегда вне тебя. Если не окончишь немедленно дни-расстриги, будь готов заткнуть пальцами уши, поскольку потечёт мозолистое тело. Право всё-таки за ним. Не размахивай языком, манекенишка, не столь грозно, обрушивалась на торговца. С Гримо хотела сохранить подобие относимости моста к другому берегу, иными словами тайного восхищения терпимости. В глубине гор грохот камнепада, ответ старухи утонул среди. Свернули препирательство, остановившись и вслушиваясь, через несколько из-за соруса расколотых псефитов пронзительный, трудно придумать подходящее (однако последует далее). Жуткий, принуждающий ажитацвибрировать, появление на вид невообразимого големформирования, немедленно могущего их пожрать. Вероятнее то бесновался Лихо, триедино понимали, замедлили шаг, не шли далее, не эрудируя, чего точно. Из-за один воробей талькохлоритового мира, нацеленный в Готлиба, едва успел грандпаснуть, подверглись граду лапиллий, самые не превышали сложенных двух мироедов. Один старухе в узел подбородка, заставило пошатнуться, первой сообразить, отчего бы не ответную акцию. Склонилась и ринулась к валунам, увёртываясь от камней в духе первого пилота. Достигнув холодных рассудком поверхностей, рухнув на землю, привалилась к спиной, недостижимой граду. Сильномогучий пол последовал. По короткому пути из снарядов Готлибу в ногу, Гримо сразил в плечо. Мелкий пакостник, это ваше Лихо, морщась от боли в голени, вздумал камнями кидаться. Пусть попадётся мне в руки, я ему собственные вытащу из пазов. Артиллерия смолкла, канониры утирали пот и пороховой осадок. Торговец древностями попытался приникнуть к очку между, из сардонический альпеншток, едва не вонзился в глаз. Думаешь, если сам одноглазый, то и все должны? – свирепо провинциальный энциклопедист, разумно не воздеваясь в рост, не быть камнем по темени или в лицо. Не родился, далёкий ответ. Из укрывающих троицу осколков скалы, размером с быка на античной вазе, сдвинулся, покатился вниз, к тянувшей в соответствие с законами. Дай нам пройти, Герда, мы не стипльчезисты на тренировке. Питаем зла по минимуму. Все люди питают ко всем людям, а я смиренный смотритель радиоточки. Слушаю это каждый день, волны идут ко мне и могут, невежды, идти от меня. Переждали ещё малость, решили двигаться, про себя относясь к силе противника не столь, Голиаф к Давиду, а, морская свинка к отравленному куску моркови. Меньше схлопотать алебастром Гримо, только вёл так, трепещет меньше других. Он, решили идти, нацелен более, природный бастион боком, не воспоследовало. Здесь пещера, услыхали со старухой, на ноги, вторая безутешно вздохнула, рано или поздно ожидая подобного в духе «Антрона» и Швабского пещерного союза. Минутой позже стояли против треугольного в подгорную аэроторию. Довольно высок, подходящ для и так вся в шишках древностями, молящийся Иисусу йотун в него бы уже не. Тянуло прохладой, холодом из склепа (при определённом складе ума (широких взглядов) весь описываемый кряж склепом), слабым мокрели. Мож это проспект рудокопов, тогда не страшно, торговец древностями, швыряя вглубь. Чего копы? Нет ни хрена, вот и Худые, Герда. Камень в глубине, второй раз тише, затих. Ну так прежде надо покопаться, чтоб обозреть пустые руки. Почтеннейшие, есть ли какая, кем проделана и на кой? Рудокопами ли, природой ли? Там Лихо, вот всё, что мы знаем и что мы знать должны. Придётся лезть, даже если искривится пространство. Ага, чтоб поганец на башку свод обрушил? Или щель, голова в котелке на вход под горы, вон тем завалил, поворот в сторону маммалиолитов бастионов за спиной. Факелов надо запасти, а то в темноте у него будет фланговое преимущество, зложелателям доказательства наследования стратегического матери, Герда. Два оборота ломали на свою беду поблизости дерево. Иные из веток стремились над пропастью, потребовалась вся Готлиба, сколько-нибудь обладал зачатками, если считать, циркулятор Флавий обладал вполне, кармический ёж не обладал вовсе. Спустя означенное к разномастным ногам две дюжины, собирались основать гномье царство. Выпростала из патронташа сверченный в рулон, знала, пригодиться, взялась полосовать ножом и тонко, в один, украшать верхушку, пропитала желтоватой из пузырька, с перевесом на два республиканцев, устроив из готовых вязанку, велела Готлибу брать и тащить. Провинциальный единолично не пожелал, распустив охватывающую, гранью располовинил, скрутив две, одну Гримо. Не возражал и послушно водрузил. Герда из его части один, грянув друг о, высекла, эректусы плачут. Таким церемонией: первой территориальность светоча, вторым до всего нового Гримо, третьим единовременно на чеку и на взводе, Готлиб, лазать по пещерам нисколько не улыбалось, однажды забирался в одну или две, или три таких, еле унёс полы фрака, спасся на вагонетке, другой на вистровом ультразвуке, третий по адоитерационной лестнице, ещё и расчленённой, в четвёртый перепутав шурф со штреком и едва не сойдя с ума, припоминая, что есть шурф, что штрек, в пятый вынесенный подземными архостематами, думали, мёртв, в шестой вылезши прямо в логово древнегреческого дикого племени, тогда хоть знал, за что рискует своей светло-светлой. Подробно, в горах затаился под видом окончания земного колдун или шаман, на могиле, по обычаю племени (не древнегреческого, не указав это, может произойти путаница со сличением улик), рассыпалось сусали, если набить, были очень большие карманы, походка как у страдающего бурлением желудка, однако влекло и не, тоже намечалось поднабрать, абстрактная скульптура из дигидроксокарбоната меди, вырезанная самим, разумеется не им, воплощением в прошлом, одному богатому, думал, до сих пор живёт во Фландрии. Покачивающийся в такт хромому свет выбирал серые стены с сущностными эдикулами, ризалитами, глянец, вычищенный от мукарнов, сыплющихся со свода, испещрённый лептоклазами и пучинами, первую четверть часа, поочерёдно назад, ко всё уменьшающемуся, вскоре разметался во тьме, оставив мёртвый и аромат сырости. Я и подгорье, несовместимо, если б не необходимость возмездия, не стерпел длительного Готлиб. Куда б делся? – в манере огрызания старуха. Не разлучался бы с тропой. Пусть и до пика, точнее до места, начинает лежать снег. Ты ж не святой, да и так уже одни горошины болтаются. Впереди свечение. Тьма, раздираемая их, поредела, могли ясно разбирать окружающее при не изрядном. Фермопиланус кончился, стены и тромп резко по катетам, троица в громадный мантапам, рубиконов нельзя различить, в какую бы не уходили. Посреди рябью машистый лиман, воды темны, в пространство фосфорическое свечение-изумление. Факел не требовался, повременила гасить, вглядываясь в середину. Неясные конфигурации челнока с фигурой. Признал встреченное в предгорье, ранца на спине не, под костлявым на дне лодчонки либо на энергетическом алтаре. Теперь водные процедуры? – Готлиб, оборван хлёстким в брюхо, Гердой. Молчи, челдон, не люблю мыться. Дельная мысль, далёкий с озера. Заодно и ваш притушу, не по нраву. Оттуда не добрызнешь, отскочив от старухи, Готлиб. Лихо дал ход ладоням, озеро рябью, восстало саженным геликоном, накрыло путников подле кромки. Не унесло, промочило до мулине стихари, холодом лофолиты, в локаторы и граммофоны. Был урон очевидный. Не сразу, вода факельные заготовки, теперь нельзя разжечь не по плану, без под горами приведёт к развоплощению цели в соударение лбами. Дозвонился в свой колокол? – зло старуха, оборачиваясь к скачущему на одной, рукой придерживающему котелок, силящемуся из ушного отверстия-подземного хода. Отвечать нечего, и не требовала. К чему эти фрустрации? – к Лиху Гримо. Мы же не сулили тебе чёрта. А добра прихватывали для вручения? – фигура в челноке. Никто не делал, кроме, пожалуй, него. Кого его, кого его? Со сменным горбом, вам будет не вредно знать. Как поняли все, намечалось откровение. Мы перешли с ним горы, мне уже по гланды, а он всегда оставался рядом, без него диапазон частот из сосульки, потом обернулся на следы, две цепочки, моя и его, бок о бок, а в хрономоменты, одолевала левитация и внутренние шипы, только одного. Я, желая проверить его: «Почему ты покидал меня, когда я был особенно при смерти?», и знаете что ответил этот пронырливый спермоглот? «В эти часы я нёс тебя на руках». Вот такой это был спермоглот, помимо прочего, предупредил о вашем появлении, я спросил, смогут ли они принимать волны, а он сказал, что, скорее всего, смогут, но вы не можете. И сказал, что бы я не пускал вас в чертог. О ля ля, квазипростодушно Гримо. Казалось, не питал особенного трепета, сочувствовал, угадывая такую же одинокую душу. Зачем кожистокрылые? – старуха. Вкусить предподземного. Здесь водятся и такие, может не сунетесь. Очень мило, не в правду ли? Не в правду, Готлиб. Ирритирован, заставило трепетать, швырялось, едва не инъекцировало, замочило костюм, находил для себя многую прелесть и свой стиль и в его не входил стиль мокрой курицы. Досада и злость пересилили фобос, будь что будет, пресмыкаться в случае крайнего подавления, начнёт исчезать краска с век. Ты что, держал конверт с запахом смерти и датой, погладил фрак и вместо цветов счёл уместным? На похороны, говоришь, дарят? – задумчиво Лихо. Следует это обдумать. Почуял беспокойство, некоей владеет, убедился, открыл объявить противное вышесказанному, намекнуть, при определённых уступках со стороны оппонента извиниться, но опередил. Ляпнул о чертоге, теперь мозгощуп, Гримо. Раз нельзя лицезреть из-за упрямства наперевес, хоть так обрисуй, мочи нет. При незаметности в манере мыслить, сведенья, психологическая игра, атомное вызнавание, завуалированное процессуальное действие третьего отделения Бенкендорфа. Люблю когда выпытывают, подплыло ближе. Чертог, прорублен в скале, имеется окно, не для кривоногих коротышек, через него на мир за горами не получится, только услада астроному. Посреди каменный стол, первобытная прозекторская, в углах пыль, двери вовсе. Поняли теперь, что за место? Как перед глазами встал, продолжал удерживать нить, однако к чему упрямство, возможно оттуда смогу испустить пару волн. А вы что, в него шли? А что тут, ещё достопримечательности? – Готлиб. Откуда узнали, только лгите изобретательно. Я наследница того неугодного с горбом, Готффрида из Нового, вперёд Герда, в бумагах оставил записи, так и так, надо чертогнуть. Ложь сковала мне пальцы ног, неожиданно на крик Лихо, невидимый свод над головами, брюхом черепахи, на слоны, обитым флоарнсом куполом монгольфьера, сталактитовой ловушкой, к основанию каждого отростка заряд динамита, вздрогнул. Готффрид никогда не был, слишком раздут в обе стороны. Как всегда я, и я сказал про раннеимбрийский и море Нектара. Простите этих приблуд, я их вместо мулов, спокойно Гримо. Но я не лгал вам почти никогда. Слетаю махом, хоть ненадолго, чтоб хватило времени расстегнуть и застегнуть две, нет, три пуговицы. Найдёшь ли в хаосе Челтер-Кобы? – Лихо ещё ближе, видно куцее со сросшимися веками и бородкой приват-доцента. Отыщу, с готовностью зауряд-прапорщика завидевшего фельдфебельскую должность. Изобразил тяжкие, качать головой и шевелить губами. Делалось всё более зябко. Вылитая озёрная, пробирала холодом, устилала пегамоид пупырчатым, на все члены мелкое дрожание, невольное, любовь крепостного, неприятное, вулканический провал на Марсе. Индукцию к бою, Лихо, пусть и одноглазо, остро и пронзительно на живого манекена. Обернулся к старухе, ничего не говоря, всем видом пожелание. Понятно какое, простецам пренебрежительное отношение. Села на зад, отстёгивать свой алеутский, извлекать непризнанную карту. Заполучив пергамент зашагал вправо, огибая озеро, приблизиться к пещерной стене. Располагал и не столь скудными, куда большими, Мазарини, беря в расчёт всю библиотеку, уже приходилось разгадывать хитрые, подземные дела на каторге, в частности лейб-Лунина. Сказал, чертоге окно, мир за горами, промышляет по эту, загорной будет та. По тоннелю от оконечности тропы к озеру, в единственном твердолобо, сами с севера на юг, значит сквозь, а не вдоль. Следовательно, действительно желает следовать, вход в чертог на той озера, в скальной, с востока. Рассуждение о входе. Не имеет двери, Готффрид не мог, лазал сам. Вопрос: почему мог бывать, а Готффрид нет? Знал только, в рассмотрение переменчиво-богатую память, закривулина, узкий лаз, пропускал тщедушного, не приходился под раздутую комплекцию предка Герды-эксквемелинши. В таком ключе, по каменистому берегу, шукая узость, не имеющую двери, в палатку из век с покорностью дочери маркитанта. Кристаллолюминесценция краем до стены, хотела отстраниться. Открылся, глаза ненавистника говорящих пород попугаев. Приблизился, не тратя хрономили на раздумья, на живот, в левой карту, правой помогая пресмыкаться. Приходилось протискиваться, лучше никому зачем. Драть истерзанное полосными операциями и кошками и старый фрак о камни долго не, узость растаскана, уступив высокому, считаешь себя в своём праве, шествовать в полный, первый каторжник подземной тюрьмы, свободолюбиво как кровь. Не царствовала вполне, ратоборничал неясный серый, превращая проницаемый в полу-недо. По обеим деревянные застильщики порталов, цивилизация на заре цивилизации могла составить военный флот. В манере махшатных полей, против каждой в стене камень. Знал, чертог не имеет, высматривал подходящий. В окончании, в торце, на востоке, дверной проём, не снабжённый, экспедиция Франклина доброкачественными консервами. Свет из, бутыль с мочой проехидны в крыше индонезийца. Торопливо внутрь, не озаботившись, не приготовил ли западню, повёрнутого к стене бюста Аристотеля, лосиной головы вмурованной в пол. Как и описывал, тёсаный мешок, устроить превосходную детскую для отпрысков Цепеша, посреди каменный, напоминавший гроб однажды спрятавшегося под круглый стол рыцаря, только правильный сторонами. Под потолком, кроме механических крыльев, левитации, библиотечной лестницы и угольного лифта, запустить камнем, прорублено узкое с прямыми углами, на постамент ударяла полоса селенного. Пронять фрагмент. Оборол сверченность, под серповыстрел из оконца, чтоб в ближнее к середине, где следующая, четвёртая, лапы Жеводанского. Превосходно проступила, кровь на сорочке дуэлянта. Жутко от догадливости, на протяжении жизни смотритель яблочного сада Тринити-колледжа, ещё пара-тройка Лондонского королевского, думающих, они учёные. Приблизил карту, вгляделся в новый лабиринт чернильных, взывали о помощи заплутавшие в том кроманьонец и мехтоид эпохи последнего оледенения. Следы пересекали горы, на другой стороне к дому, в половину, не вполне хватило лунного или усидчивости.
